Домашняя страница Зои Эзрохи


Памяти Г. С. Семенова

Ни искаженного лица,
Ни предпоследних стонов...
Не поняла я до конца,
Что умер Глеб Семенов.

На Ленинград упала тень -
Глаза его погасли.
А мой ребенок в этот день
Пошел впервые в ясли.

Мне панихида - посмотреть
Друзей забытых повод.
Зато теперь мне эта смерть -
Как оголенный провод.

Он задыхался целый час -
Врачи не приезжали.
Как увести умел он нас
В стихов лесные дали!

Глубокий голос с хрипотцой,
Волшебная цитата -
И я послушною овцой
Брела за ним куда-то.

Все, что читал он, как во сне,
Влюбленно и тягуче,
То навсегда теперь во мне,
Подобно легкой туче.

Одно сведет меня с ума:
Зачем живет вон эта?
Ведь от нее сплошная тьма
И никакого света.

А умер - он, хотя за ним
Напрасно годы гнались,
Был мудрым, нужным и живым,
И девушки влюблялись...

Зимнее солнце

Заиндевелые деревья заблистали
Стальным и золотым.
Живая статуя на узком пьедестале -
Танцует светлый дым.

Деревья вздрагивают: трепетные искры
Рассыпали ветра.
И воробьи взлетают стайкой - шумной, быстрой,
Легко, как мошкара.

Откинув крышку, по-весеннему светлея,
Рогатый, как бычок,
На зимнем солнышке бачок помойный греет
Чумазый свой бочок.

Вечный огонь

Пусть минута печали
Обоймет города...
Д. Толстоба
Как он терзается, мотается,
Как он рассказывает нам!
Как он припомнить все пытается
И всех назвать по именам!..

Да, были вы нелепой жертвою,
Рассвет кровав и сумрак сер.
Да, были вы обильной жатвою -
Куда блокаде, например.

Не знаю фильма, песни, статуи
Про вашу гибель, муки, страх
В те невоенные, тридцатые,
В тех не немецких лагерях.

Огонь летит, оттенки путая.
И прежде, чем продолжить путь,
Вас не молчания минутою -
Решаю словом помянуть.

Уж вам достаточно молчания -
Молчали жены и друзья,
Молчали матери в отчаянье,
И - равнодушие тая,

Пока вас били и увечили,
Пока сходили вы с ума, -
Сурово, твердо, недоверчиво
Молчала Родина сама.

Я не нашла на поле Марсовом
Такого вечного огня.
Он, так сказать, лишь в сердце массовом,
А также в сердце у меня.

Болезни

Меж темных сил и слов неясных
Им власть особая дана.
На имена камней прекрасных
Похожи хворей имена.

Сапфира синь, огонь рубина...
Нефрит, бронхит и хризолит,
Шизофрения, скарлатина,
Агат, отит, миокардит...

О халцедон с холециститом,
Аквамарин, туберкулез,
О сердолик с радикулитом,
Алмаз, топаз и токсикоз!

Несчастный homo, прячься дома,
Окно закрой и дверь закрой -
Тебя достанут глаукома,
Аппендицит и геморрой.

Нигде фантазия природы
Не проявилась так, как тут.
Суля летальные исходы,
Угрюмо сепсисы цветут.

Всесильна злая фантазерка,
Чья изощренная мечта
Учла старательно и зорко
Все-все телесные места.

Среди цветов царица - Роза,
Лев, как известно, царь зверей.
А в царстве тифа и склероза
Кто всех свирепей и хитрей?

Король болезней, сфинкс, химера -
Сегодня Рак справляет пир.
Ему Чума, ему Холера
Препоручили бренный мир.

У Рака множество названий.
Я в жизни видела не раз
Разнообразие страданий,
Причуды вертких метастаз.

Следит за мной блюститель черный.
Кружится рок, воркует Рак
Над облученной, обреченной
Планетой птиц, людей, собак.

Возвращение

Мой дом стоит передо мною,
Тая уютнейшее логово.
Мой дом является страною
Прекрасней очень-очень многого.

Над крышей дома вьются дымы
Такого цвета розоватого,
Такие нежные - как дамы
С картин Борисова-Мусатова.

Я презираю всех соседей,
Сгустив до черной краску белую.
Я вижу множество трагедий,
И я слона из мухи делаю,

Но перед этим светлым домом
Я верю, что не все утрачено,
Пейзажем теплым и знакомым
Я, словно музыкой, охвачена.

Нам угрожают капремонтом.
Дома родные - нам не отчие.
Но к безмятежным этим окнам
Подъемлю жалобные очи я.

Стандартные мои окошки,
Мои окошки безбалконные...
Как кляксы, в них зияют кошки,
Две черных кошки беспардонные.

Чудовище

Лишь теперь, когда за тридцать
И померк немного флаг,
Мне порою ночью снится
Уничтоженный кулак.

С детства знаю - бородатый,
Не мужик, а темный лес,
Толстый, жадный, злой, богатый,
С тесаком наперевес.

У него ли, у него ли
Горы хлеба под замком.
Он не знал любви и боли
И не плакал ни о ком.

И когда в деревне выли,
Помирали на печи,
У него-то были, были
Пироги и калачи.

Борода его в сметане.
«Раскулачивать меня?
Не отдам я вам, крестьяне,
Свово лучшего коня!»

И его зубовный скрежет
Рассыпается окрест.
Он коня свово зарежет
И целует медный крест.

И сильней других наркозов
Нам опутывал сердца
Юный доблестный Морозов,
Раскулачивший отца.

Но без дегтя и без пуха,
Без газетной полосы
Проступает сила духа,
Вижу черные часы.

Обескровленный хозяин,
Плачут дети, отнят дом...
Гибнет Авель, а не Каин -
Вот одна из аксиом.

Опускаюсь на колени:
Ты прости меня, кулак,
За дурман духовной лени,
Рифму страшную - ГУЛАГ.

Сковородка

На сковородке, на большом огне,
Подскакивая, точно колет шило,
Моя еда напоминала мне
О том, как в жизни много я грешила.

О, как ужасен этот микроад!
В нем так вопят, трещат, пищат и скачут,
Так невозможно корчатся, шипят...
«Беситься с жиру» - вот что это значит.

Какое разъяренное лицо
У жарящейся щелкающей пищи!
Горячих брызг бунтующие тыщи
Свиваются в змеиное кольцо.

И я - с у ног вертящимся котом -
То отступала, избегая жала,
То вновь глаза и руки приближала
С ножом-мечом и крышкою-щитом.

И тем ножом, той крышкой заслонясь,
Ворочала ворчащее жаркое.
И получалось вкусное такое,
Что с музами утрачивалась связь.

* * *

Хочу работать стукачом.
Вот упоительная сила!
Теперь мне совесть нипочем,
И я бы многим отомстила.

Совать везде свой подлый нос,
Ходить с блокнотиком в кармане
И за доносами донос
Строчить в полуночном тумане.

Со всеми вежливый злодей,
Собрав побольше матерьяла,
Неугодивших бы людей
Мечом невидимым карала.

Ни космонавтом, ни врачом,
Ни спеть на сцене Саломею -
Хочу работать стукачом.
Но я, наверно, не сумею.

Вращение

Все делать быстро, быстро, быстро,
Скорей, скорей, скорей, скорей,
Сверкать по дому, словно искра,
Среди кастрюль, детей, зверей.

Как будто в книге без абзацев,
Я потеряла смысл и связь.
Не за двумя - за сотней зайцев
Одновременно погналась.

Несправедливость и обида:
Ничем богов не рассердив,
Всегда верчусь, как Данаида,
Иль даже хуже - как Сизиф.

Вокруг меня - мои планеты
Живут, лишь мне благодаря.
Моей энергией согреты
Материки, леса, моря.

И мысль, которая ужасна,
Меня пронзит в расплаве дня:
Ведь я остыну, я погасну,
Что будет с ними без меня?

Куда?

Куда бежать из дома -
Надолго, навсегда?
Где ждет меня истома
Бесшумного труда?

Себя не обнаружа,
Где скрыться, как злодей,
И - ни детей, ни мужа,
Ни мужа, ни детей?

Мне по сердцу уборка
И пляски у плиты,
Посуды грязной горка,
Усатые коты,

Но где мой сладкий хаос,
Мой холостяцкий скит?
О, как я задыхаюсь,
Когда подступит быт!

О, жить совсем одной!
Быть старой графоманкой
С протертой оттоманкой
И главною приманкой -
Великой тишиной!

Но не стихом единым,
Однако, жив поэт,
А также мужем, сыном
И супом на обед.

Идол

Есть добрый идол у меня,
Заветный и надежный идол.
Средь медных труб, воды, огня
Ни разу он меня не выдал.

Я почитаю Болтовню,
Молитвой сердце облегчаю,
Я ей молюсь сто раз на дню -
По телефону или к чаю,

Иль в переулке на бегу
В непреходящей свистопляске
С коляской, вязнущей в снегу,
С ребенком, плачущим в коляске.

Иль на работе, где замрут
На пишущей машинке руки
И сослуживцев мирный труд
Прервут щебечущие звуки.

Являлся Бога светлый лик
В подруге вверенной котельной...
Да, я язычница! Язык
Мне поп и дьяк, и крест нательный.

Божок могучий Болтовня!
Пропитана парами чая
Тобой даримая броня,
От всех невзгод меня храня,
Всех - самое меня включая.

Поденки

Этим крохотным мошкам по силам
Танцевать от зари до зари,
И с хореографическим пылом
Окружают они фонари.

Пляшет, пляшет пушистая стая,
Бесконечный крутя хоровод
И при этом еще успевая
Продолжать свой танцующий род.

Ведь живут они только лишь сутки,
Им нельзя - перекур и простой.
И отсутствуют рты и желудки
В их конструкции тела простой.

Не едят, не пищат, не зевают
И не ходят они в туалет,
Лишь друг друга они задевают,
Совершая свой шустрый балет.

И - ни пошлой желудочной чуши,
Ни копыт золотого тельца.
Покидают легчайшие души
Их упавшие наземь тельца.

И находятся птичьи подонки,
Наводнившие наши сады,
Для которых сильфиды-поденки -
Лишь ничтожный глоточек еды!

На поденок они нападают,
Не дают им сплясать до конца
И без жалости всякой съедают
Уникальные эти тельца.

Агата Кристи

Купила книгу я тайком,
Чтобы друзья не презирали.
И вот убийца мной иском:
Он? Нет, не он! Она? Едва ли...

Забыла о своей судьбе,
О бывшем муже-эгоисте.
Как будто мед пчелу к себе,
Меня влечет Агата Кристи!

Ее пьянящее перо
Отодвигало все печали.
Усы Эркюля Пуаро
Моим запросам отвечали.

Какой же действовал мотив:
Из мести, ревности, корысти? -
Я не усну, не проглотив
Страниц пятьсот Агаты Кристи.

Немало было и обид:
Живут, однако, англичане!
Там элегантный цианид
Лежит в бокале в ресторане.

Там цианидом травят ос,
Он у садовника в избытке,
А здесь достать его - вопрос,
Не купишь даже по визитке.

О, несомненно, и у нас
Страна преступностью богата.
Но рядом с редькой ананас -
Так отличается Агата.

Убийство всех милее тем
Благодаря Агате Кристи.
В нем красоты не меньше, чем
В агате или аметисте.

Ходи, о смертный, в магазин,
В трамвае езди, зубы чисти
И знай, что выход есть один:
Читать порой Агату Кристи.

Перекресток

Вот я купила мадонну с младенцем
На перекрестке старинных дорог.
Там, где торгуют платком, полотенцем,
Ассортиментом колец и серег.

Деву Марию обтерли от пыли
На перекрестке старинных дорог
И завернули, и не позабыли
Взять за нее президентский налог.

Вот богоматерь на книжную полку,
Вынув из сумки, поставила я.
Есть ли в покупке хоть сколько-то толку
Для моего несвятого житья?

О, как красива ты, дева Мария!
О, как красив ты, младенец Христос!
Чистые-чистые ткани цветные,
Круглые лица, не знавшие слез.

И никакой, ни малейшей тревоги -
Радость и свет, чистота и покой.
О, что творится на этой дороге!
Грохот и вой на дороге другой!

Господи, да перекресток ли это?
Может быть, мы у последней черты?
Только ее материнство согрето
Слабым лучом долговечной мечты.

Вздрогни, Мария: несчастья крадутся!
Вскрикни, Мария: беда впереди!
Хоть на единственной из репродукций
Сына прижми исступленно к груди!

В теплое ушко шепчи: «В Назарете
Бегай, мое золотое дитя,
Дыни воруя, как прочие дети,
И пацанов во дворе колотя.

Верь, ты такой же, как все эти дети,
В муках рожден и как надо зачат.
Нет голубей говорящих на свете,
Ангелы, если и есть, то молчат.

Доброй женой приготовленный кофе
Пей по утрам и на службу ходи,
И не стремись так упрямо к Голгофе!..» -
Вот что шепчи, прижимая к груди.

Видишь, мечтает, ученье забросив,
Сын размышляет, а плотничать - лень.
О, попроси поскорей, чтоб Иосиф
Снял со стены свой тяжелый ремень!

«Милый, как весело будет собраться
В сороковое твое рождество!
Люди не стоят свободы и братства,
ЛЮДИ НЕ СТОЯТ КРЕСТА ТВОЕГО!»

Все как и прежде - убийства и кражи,
Воздух незримый - и тот заражен.
И продается в ларьках и в Пассаже
Дева Мария большим тиражом.

Укрытие

1

Я дождик обниму, я задушу в объятьях
Деревья и траву, машину, магазин,
Касаться буду их, ласкать и понимать их
И заблужусь навек средь весен, лет и зим.

Оставьте мне мою кружащуюся душу
И скромное мое вместилище души.
Я выйду из игры, я правила нарушу,
Уж слишком чудеса земные хороши.

Чтоб как-то избежать рутинной круговерти,
Я спрячусь вон под тем надежным лопухом:
«Лопух, лопух, лопух! Укрой меня от смерти
В милейшем из миров, в его углу глухом!»

2

Под лопухом, дырявым и кудрявым,
Огромным, экзотическим, родным
Нет места человеческим отравам,
Таким как бомбы и фабричный дым.

Приют последний тишины и мира.
Туда не проникает наше зло.
Под лопухом - таинственно и сыро,
Всегда прохладно и всегда тепло.

На пустырьке, случайном и недлинном,
Стою, смотрю, любуясь и скорбя:
Живешь ты тут беспечным Геком Финном,
Еще не вырвал Яковлев тебя.

Живи, неистребимый Гекльберри!
Прогресс тебя сторонкой обойдет.
И если воздается всем по вере,
Лопух меня согреет и спасет.

Поблизости бутылки и окурки,
И сам кудрявый пылен и нечист,
Но ценные шелка и чернобурки
Не так милы, как в чинном Петербурге
И вдруг - такой большой старинный лист!

Дополнение к стихотворению
«Жена Лота»

(Так как Г. У. сказал Люсе Левиной:
«Что же, получается, что она хочет,
чтобы и Вы, Люся, сгорели?»)

Вовсе я не хочу, чтоб сгорели
Мама, Галя и Левина Люся.
Я мудра, как и все менестрели,
Мир спасти я сегодня беруся:

Три железнодорожных состава -
Мама, Ельцин, Собчак и Чулаки,
Птицы, змеи, Булат Окуджава,
Надя, Галя, коты и собаки,
Волки, бабочки, Гриша и Оля,
Люся Левина, Курочкин Коля,
Все букашки - от юной до старой,
И Москвин с семиструнной гитарой...

При моем (очень строгом) отборе,
При моем неусыпном контроле,
При моем неустанном надзоре,
По моей узаконенной воле

Нужно вывести эти составы,
Вдоль границы поставить заставы.
Не придется трудиться и жечь:
Загрызет там товарищ товарища,
Через годик - одни лишь пожарища,
Где людская не слышится речь.

И на этом пустующем месте,
Где такая была кутерьма,
Осторожненько лет через двести
Можно новые строить дома.

Коко Шанель

Всегда вокруг Коко Шанели
Восторги дамские шумели,
И сногсшибательным тряпьем
Был полон лба ее объем.

А мой удел - сатин в горошек,
В халате мятом щеголять
И пахнуть рыбою для кошек,
А не «Шанелью № 5».

Коко и все ее модели
Под страхом пули из ружья
Такой халат бы не надели,
Какой ношу все время я.

Как друг от друга далеко
Я и она, мадам Коко!

Но в выраженье темных глаз
Есть что-то общее у нас.

Книги
Зоя Эзрохи
Телефон 7-812 591-4847
Константин Бурков
2005 декабрь 31