Из тетради 4

1975 - 1978

Переквалификация Так тосковать по серной кислоте, По микролупе, капельнице ломкой!.. Как странник я, бредущий в пустоте В чужую даль с тяжелою котомкой. А щелочь, как березонька, бела... Совсем меня скрутила ностальгия. Зачем же я так поздно поняла, О химия, что ты - моя Россия?! Свое здоровье глупое беречь Должна я в эмиграции постыдной. И стала забывать родную речь, И слышен смех - и тихий, и обидный. И что же мне осталось в этом мире? Работа легкая, да книжка, да кровать, Влюбленность легкая, как музыка в эфире, Да съездить в отпуск, да прибрать в квартире... Ах, как звучит: «Аш-два-эс-о-четыре»! Как ловко я умела титровать!

Ковер Медведица и трое медвежат Мой мирный сон сегодня сторожат. Как передано утро на ковре! Как мох реалистичен на коре! Я чувствую прохладу и росу, И запах трав и сосен в том лесу. Так и усну сегодня, и усну, Любуясь на медведей и сосну. А коль медведь приснится, говорят, Ждет подвенечный девушку наряд...

Первые впечатления Машина, как свинья, купается в пыли И с удовольствием прошлепала по луже. Зовущий лес - миражиком вдали, Вблизи - комар обрадованно кружит. Я в том лесу далеком утоплюсь. Будь лес поглубже - шире и длиннее! Ну а вблизи пока один лишь плюс - Вечерних сосен бежевые шеи. Узка узкоколейка, как лыжня. Забор. За ним - ромашки, маргаритки... Крапивушка, как добрая родня, Меня встречает около калитки. Я по Пегасу вечером грущу, Тужу - от одиночества и стужи, Наутро я романтики ищу - В подушке, в шишке, в каждой лужской луже. Ах, у меня подушка хороша! Как сливки по утрам ее взбиваю, Затем сажаю - нежно, не дыша - И тюлевой накидкой накрываю. Сажать подушку - все мои дела. Да в магазин... Она садится слабо, Оплывшая, торжественно бела, Как снежная объемистая баба.

Свобода Тяжесть платья и плоти Мне мешает в полете. Скинуть, скинуть бы эти Цепи, плети и клети! В вечном лете на свете Мчать, как в мотоциклете! А когда надоест, Лечь на облако томно И бездумно, бездомно Мягко реять окрест.

* * * Я сочинила стих. И вдруг Мной легкий овладел испуг: Штришок - и ожил мой стишок! Я даже испытала шок. Стихи живут! Боятся, дышат И похвалу и ругань слышат. А удаляя их изъяны, Редактор им наносит раны. Долой, долой редакторов! Стих некрасив, зато здоров. Поэт стихи, бывает, пишет, А ни один из них не дышит. Поэт бывает восхвален, Но это не Пигмалион. Мои, быть может, послабее, Зато подобны Галатее.

Еще одно разочарование Я, онемев, но (странно) не упав, Смотрела, как спокойно под сосною Лежит большой свернувшийся удав, Дразня своей узорною спиною. Любое горе я перенесу, Мне не нужны - любовь, богатство, слава, Судьбе за то спасибо, что в лесу Я видела свободного удава! ...Увы, судьба уже в который раз Сперва дарует, а потом ворует, То очарует, то разочарует, Затем смеется, наблюдая нас. Незнамо как попавшая сюда Лежала просто шина от машины. Шушукались древесные вершины, И я ушла, шатаясь от стыда.

Слова 1 Я много славных слов нашла Забавных, словно мышки. Вот - «игуана» иль «игла» Иль «эскалатор», иль «скала», Иль - письменные - «шишки». И осторожно, как птенца, Брала я слово в руки. И я с волнением ловца Ласкала перышки словца - И буковки, и звуки... 2 И что бы ни сделали люди, Язык непорочен и чист. Сыпучее слово «профессор», Пушистое слово «фашист»... Словесное нежное тельце, Оно невиновно, как дым, Какое бы жуткое дело, Как пламя, ни крылось за ним.

* * * Мне надоели ударенья. Я вечно с ними не в ладу. И ударений удаленья Я, как рабы свободу, жду. Пусть их отменит власть большая, Как отменила букву «ять». За что несчастные слова я Должна все время ударять?

* * * Я нашла такое место - Никаких грибов иль ягод, Лишь стоят деревья тесно Вроде древних фанз иль пагод. Тишь, цветов полно лиловых, Ни дороги, ни мальчишек. И сосновых и еловых Изобилье игл и шишек. Лес встревожился и замер. Муравей легко кусался. Я не мстила - он хозяин, Он за дом свой опасался. Было так светло и сухо, Что видна, как на экране, Вдруг огромная лягуха Проскакала по поляне. На пенек присев бездомно, Я смотрела в даль лесную И впервые так нескромно Землю видела родную.

Из Чудеса . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И много вкусных там вещей. И гасят свет. И темь сырая Вдруг оживает. И Кащей Проходит, руки потирая. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Из Судьбе . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Какая почесть - ручку жать Последней мужественной кашке! Какое счастие - бежать Вслед исчезающей ромашке! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

* * * Ну пусть не шедевры, Но плохо - едва ли. Травинки стихи сочинять помогали. Они наклоняли головки к тетрадке, Они проверяли - а все ли в порядке? И нравится или не нравится стих, Могла я понять по движениям их. Людские слова или лиц выраженья Дают мне не больше, чем эти движенья.

Фильм «Африканский слон» Я чистою умылася слезой, Так было снято хорошо и ярко, Как за бараном (то ли за козой) Бежит пантера (то ли ягуарка). Инстинкту и детенышам верна, Счастливая, пантера приближалась. Сентиментальной не была она И, умница, не знала чувства «жалость». Я в темноте сняла с себя очки, Чтоб хуже видеть то, что на экране, Но помню я пантерины скачки, Ее прыжок и лапу на баране. И я своих не понимала слез В то противоречивое мгновенье. Уж очень жаль оленей, зебр и коз, Но с миром тем - мое благословенье. Взяла бы я ружье, ушла в саванну И, прячась за какой-нибудь сандал, В блаженстве, словно принимая ванну, Охотников бы била наповал.

* * * Когда до неба ближе, чем до дома, Когда ромашка выше, чем сосна, Я радуюсь и думаю знакомо: Такою быть вселенная должна. И убеждаю мысленно кого-то (И нелегка же миссия моя), Что стрекоза не меньше самолета, А человек не больше муравья. (Из цикла Растительная жизнь)

Из Пожар Глазели зеваки, Шныряли собаки, Виляли пожара трещащие шали, И «как загорелось?» кругом вопрошали. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Охота Недолго Шутик муху лапал, Отдавшись прелести игры. С дивана Альма слезла на пол С солидной грацией горы. И каждый был уведомляем Ее хозяйским строгим лаем О том, что в доме завелась Недопустительная мразь. Была охота всем охотам: На подоконник прогнан кот, Лишь Альма скачет бегемотом, Да муха бедная орет... Но, хоть у Альмы, как литавры, Зубища лязгают во рту, Победы праведные лавры Достались тихому коту.

Магнит Когда спеленали дожди нас тугие, И носу не высунуть из угла, Тогда-то, тогда-то змея ностальгии Во мне прогрессировать начала. Тоска по далекой-далекой прихожей, По туфель и тапок пыльной толпе, По комнате махонькой, по похожей На обжитое вполне купе. Там старый зеркальный стоит утесом, Там сохнет бельишко, в рядок вися, Там Альма поводит коричневым носом, Внимательно нюхая всех и вся... В пригожей прихожей, как прихожанка, Замру, заворожена тишиной... Хотя б для того уезжать не жалко, Чтоб так возвращаться к себе домой.

Картотечный куб

Что-то хочется мне на Таймыр... Ю. Колкер

Много в ГИПХе баллонов и труб, Есть шкафы и удобные стулья, Но люблю только маленький куб, Аккуратное чучело улья. И когда остаемся вдвоем, Заползаю в глубокие соты И бросаюсь в глухой водоем Кропотливой и милой работы, Чтоб - укрыта от шума и зла На задворках тревожного века - Тут спокойно и честно жила Дорогая моя картотека. Как могу заболеть, умереть? Как с работы посмеют уволить? Кто же будет за кубом смотреть, Вытирать его, нежить и холить? Корабли ли умчат, поезда, На Камчатку, на Яву, на Кубу - Буду рваться душою сюда, К своему драгоценному кубу. Пусть кто хочет летит на Таймыр, Ну а мне никуда не летится: Я - в неволю влюбленная птица, В картотечный рассыпчатый мир.

Попытка радиопередачи Ах, я давно подозревала, Что З. Эзрохи неумна. Но лишь на радио узнала, Какая глупая она. Ее тупейшее молчанье Не украшалось глубиной, Ее картавое мычанье Кошмаром следует за мной. Оно, настырное как муха, Мой нарушает ночью сон. Как правда мне колола ухо! Как был суров магнитофон! Молчит Эзрохи - я готова Уста разжать насильно ей, Но лишь одно услышу слово - Хочу захлопнуть их скорей!..

Размышления, лежа в траве, о разнице между человеком и насекомым Один паук страдал в ветвях осины И смаковал страдание свое. Замысловатой честной паутины Не плел и клял паучье бытие. Заламывая ноги, словно руки, Не поддавался опытным врачам, И выпитые мухи (что за муки!) Ему являлись в белом по ночам. Сородичи в сердитом изумленье Ему напоминали, что паук Не знал из поколенья в поколенье Других искусств, профессий и наук. - Не гоношись, ты создан быть злодеем, Невинных мух сосать живую кровь, Мы этим славим Бога как умеем, - Они ему твердили вновь и вновь. Но сочинил он доблестную книгу И в ней потряс основы всех основ, И он возглавил горестную лигу Таких же тонких чутких пауков... - Прочь, мерзкий вздор! - воскликну на пределе Отчаянья. Колышется трава, И все букашки радостно при деле, И каждая, не ведая, права. Лишь человек - ничтожество и гений, Искатель истин в пустоте небес, В притоне мыслей, мнений, самомнений И в кабаке сомнений и словес...

Зоя Эзрохи Телефон 7-812 591-4847 Константин Бурков 2007 декабрь 04