Домашняя страница Зои Эзрохи

Амок
Нет силы, которая могла бы
остановить гонимого амоком.

И мчался, гонимый амоком, сам
не зная зачем...
С. Цвейг
В больнице этой гадкой все вокруг
Беременны, всем делают уколы,
Простоволосы все и полуголы,
С исколотою кожей поп и рук.

Идут, в своих намереньях тверды,
Сквозь тернии, не замечая боли,
И даже не покорны, а горды
Причастностью к извечной женской доле.

Сопротивленья нету ни на грош
В смазливых бледных лицах этих самок.
Во мне же все вопит: «Куда идешь?!
Опомнись!»- но меня уж гонит амок.

Меня влечет ужасная волна,
Соломинки не вижу - ухватиться,
Беременностью жизнь моя полна,
В беременности я, как в клетке птица.

Туда-сюда... Повсюду тошнота,
Повсюду муж, семья, конец свободе,
Совместный ужин, ревность, теснота,
Дитя - преграда мысли о разводе.

Любая скажет: «Счастлива же ты,
Выходишь замуж за кого хотела».
И подтверждает приступ тошноты
Всесилие зарвавшегося тела.

Беременностью жизнь моя полна.
Так хочет мама, хочет муж того же.
Но вспомню вдруг: одна - одна! одна! -
Делю с котом уютнейшее ложе...

И ненавижу бедное дитя,
Которое во мне силенки копит,
Упорствует, наивно жить хотя,
И в тошноте меня навеки топит.

Судно

Конца моим страданьям нет,
Как стало жить на свете трудно!
Мне запретили туалет
И принесли в палату судно.

Лежу, несчастна и бледна,
И неподвижна, будто в морге.
От судна (или от судна?)
Мои соседки не в восторге.

И мне роптать на них грешно,
Им это судно не подарок.
Ведь кто же вынесет судно?
В больнице мало санитарок.

Лежу покорно, как овца,
Гляжу печально, как корова,
И жду страданиям конца,
Уже неважно мне - какого.

Муж говорит мне, что в стихах
Нельзя писать про эти вещи.
О Костя, ты же не монах,
В стихах бывает и похлеще.

Не запрещай, жестокий муж!
Коль уродилась я поэтом,
То, извиняюсь, буду уж
Писать я также и об этом.

Утро субботнего дня

1

Сегодня муж приклеился к дивану
И повторяет: «Встану, скоро встану...»
И я одна по дому хлопочу.
Десятый час очередной суббoты.
Такие все несложные заботы,
Несложные, но мне не по плечу.

И, как всегда, сплошные непорядки:
Одно дитя обкакалось в кроватке,
Замерз стояк и в доме нет воды,
Собака воет, и дитя другое
Простуженное бегает нагое,
И кошки скачут, требуя еды.

Я со слезами в сторону дивана
Твержу, что не идет вода из крана,
И наконец, почувствовав скандал,
Мой муж восстал и грянул тапки об пол,
С собакой погулял, дитя нашлепал
И воду от соседей натаскал.

Нужна свобода даже человеку.
И муж мой рваться стал в библиотеку,
На выставку, на улицу, в кино...
Я у дверей рыдала, не пуская
(Картина у Маковского такая),
Но он ушел, конечно, все равно.

Меня как будто парализовало,
И посреди ужасного развала
Стою, бессильно руки опустив.
Была б жилплощадь, деньги, силы, няня!..
А дети, все сильнее хулиганя,
Сливаются в навязчивый мотив.

2

Мы все вставать не любим почему-то.
Когда ж подходит страшная минута,
А сон глубок еще, как котлован,
Муж издает невнятное мычанье,
Имеющее сложное звучанье,
И глубже зарывается в диван.

Все в этом «у-у-у» - проклятье и истома,
Желанье одному остаться дома,
Моление: «Мгновение, постой!..»
И прочих чувств запутанная гамма,
Которая средь утреннего гама
Звучит тоской по жизни холостой.

Песенка про крокодила

Летит по небу самолет
И поезд покатил...
А в речке Карповке живет
Зубастый крокодил.
Зубастый,
Зубастый,
Зубастый крокодил.

Над речкой Карповкой не раз
Я с папой проходил,
А в ней торчал то нос, то глаз,
То целый крокодил.
То целый,
То целый,
То целый крокодил.

Но то в тумане, то в дыму
Нечистая вода,
И крокодила потому
Не видно иногда.
Не видно,
Не видно,
Не видно иногда.

Но неподвижно, будто пень,
Лежит он под мостом,
Он там лежит и ночь и день
И думает о том,
И думает,
И думает,
И думает о том,

Как бы ему на мостик влезть
И пасть свою раскрыть,
Как бы ему Матвейку съесть
И Митей закусить.
И Митей,
И Митей,
И Митей закусить.

Я крокодила не боюсь,
Пусть лезет он на мост,
А Ледя сделает кусь-кусь
Ему за самый хвост,
За самый,
За самый,
Ему за самый хвост!

Чтоб завертелся, как волчок,
И в речку угодил,
И больше вылезти не мог
Нахальный крокодил!
Нахальный,
Нахальный,
Нахальный крокодил.

Память

В прошлой жизни была я бездомною кошкой.
Вспоминаю с трудом, но сомнения нет.
Я не ела супов металлической ложкой
И не знала я роли бумаг и монет.

И участок в мозгу, как застывшая лава,
Все хранит отпечаток тех слез или грез.
А расцветка моя, как расцветка удава,
Из затейливых пятен была и полос.

Слишком много взяла я, пожалуй, с собою:
Бесполезные когти противятся злу,
Инфантильность, не вовремя хвостик трубою
И пристрастье к безделью, уюту, теплу.

И теперь, если сломлена я неудачей,
Если кажется тесным и душным жилье,
Укоризненный взгляд я встречаю кошачий,
Понимая его, как себя самое.

Говорят, что зверье, мол, счастливого нрава:
Меньше чувствует боль, безысходность и страх.
Потому мы имеем моральное право
Жить спокойно и весело в наших домах.

Если мне преподносят изложенный тонко
Этот вздор как одну из простых аксиом,
Я-то знаю, что также, как нынче ребенка,
Я любила котенка в столетье другом.

Что мне сделать для вас, мои сестры и братья?
Вы рассыпались в мире, как пестрый горох.
Больше двух или трех не могу подобрать я,
Не могу содержать больше двух или трех.

О Великий и Мудрый! За новой могилой
Дай мне новый сосуд для бессмертной души,
И притом надели меня властью и силой,
Только смутную память во мне не туши.

Черному коту

Ах ты чертик, нечистая сила,
Что мурлычешь, исчадие зла?
Что ласкаешься? - я не просила.
Что пришел? - я тебя не звала.

А рассердишься - мрачно и броско
Замерцает твоя красота,
И колючего меха полоска
Вмиг встает вдоль изгиба хребта.

Затвердеют прижатые ушки,
Взор становится дивно жесток,
И на лапе из нежной подушки
Выползает алмазный клинок.

Вылетает шипенье из носа,
Хвост порхает, как будто оса.
Этой ярости нету износа,
Эту силу вспоили леса.

Вдруг застынет мой маленький демон
И глядит с удивленьем вокруг,
Вспоминая, откуда и где он,
Не чуждаясь ласкающих рук.

Не скрываю заветных оков я,
Так как мы проживаем вдали
От обычаев средневековья,
От страстей христианской земли.

Но и там, избегая огласки,
Плотной тканью завесив окно,
Я хранила бы тайные ласки
И любила б тебя все равно.

И в чугунной кастрюльке минтая
Я варила б тебе - до тех пор,
Пока строгая церковь святая
Не взвела бы меня на костер.

Чаща

Не телевизор, не библиотека,
Не музыки святое торжество -
Жилплощадь формирует человека,
И душу и сознание его.

Да, эта смесь бетона и фанеры,
Ее расположенье и метраж,
Кует твои характер и манеры,
Ведет к покою или вводит в раж.

О, не понять шекспировскому Лиру
Ту беспощадность и накал страстей,
Когда не королевство, а квартиру
Не поделить меж старцев и детей!

О, даже Яго в мстительной истоме,
И тот бы содрогнулся и стонал,
Коль мог бы видеть сцены в исполкоме
Иль коммунальный тягостный скандал.

Скажи, певец, воспевший гибель Трои,
Повествованья размотавший нить,
Смогли бы хитромудрые герои
Санузел совмещенный разделить?

Смогли б они постичь суды и драки
За лишний метр на кухне для еды,
За право содержания собаки,
За дачу в десяти часах езды?

Провидел бы какой-нибудь оракул,
Что это все случится наяву,
Он людям не сказал бы, он бы плакал
И пеплом посыпал свою главу.

Не предсказал бы даже гений Свифта,
Призвавший всю фантазию свою,
Капризы отопления и лифта
И свод постановлений по жилью.

Прислушайтесь - про что, скажите, чаще,
Чем про жилплощадь, люди говорят?
Мы заблудились в этой темной чаще,
И нет дороги, видимо, назад.

Тетрадь 6
Зоя Эзрохи
Телефон 7-812 591-4847
Константин Бурков
2006 январь 02