Из тетради 5

1978 - 1980

Во тьму веков О боль застарелой занозы! О сердце покрывшая пыль! О Эзра, учитель Спинозы! О Эзра, родивший Рахиль! О мой безответственный предок, В столетья зарывшийся крот! Смотри же, кого напоследок Явил угасающий род. Смотри - то в Одессу, то в Коми Смятенная рвется душа, Но в старом останется доме, И нет за душой ни шиша. Смотри - открываю тетрадь я И вновь начинаю строку, И запросто, словно оладьи, Ненужные вирши пеку. Смотри - не Джульетта, не Анна, Не Макбета злая жена. И я никому не желанна, И я никому не страшна. Я в гордом рабочем экстазе Шлифую дурацкий обзор. К моркови на овощебазе Склоняю тускнеющий взор... Хочу, чтоб в прошедшей эпохе Сразил тебя меч и кинжал. Согласна я, Зоя Эзрохи, Чтоб ты никого не рожал.

Ландыш Высоченные старели, Поникали утомленно Темно-бархатные ели, Как тяжелые знамена. Древний голос глухо шепчет Сквозь портьеры, драпировки... Что за чашечка, за чепчик Для младенческой головки? О малюсенький, белейший, Мой тебе поклон нижайший. Ты нежнейшей в мире гейшей В чаще прячешься строжайшей. Эти стражники чащобы Здесь тебя оберегали. Эти прелые трущобы, Белый-белый, для тебя ли? Ишь, зубчатою стеною - Сторожа твои, констебли. О, пойдем, пойдем со мною, Зазвенев на горьком стебле! Задрожал перед опушкой Безголосой погремушкой, В листьев темные ладони Кудри белые хоронит. За поляной - запыленный Мир гремит, как оглашенный. И померкнешь, ослепленный, И завянешь, оглушенный.

Флоксы Когда уходит лето, Обильные - хоть плачь - Пахучие букеты Въезжают в город с дач. Букетов миллионы. Пропитаны вагоны Всесущим ароматом, Который крою матом. Что делать? Мне навоз Приятнее, чем флоксы! Ведь вот какой психоз, Какие парадоксы.

О посещении лет пять назад одного литобъединения Перед кем я бисер там метала! И дометалась. Тетка встала И - вся из прочного металла - Она воскликнула о том, Что стыдно нянчиться с котом, Цветочки всякие, собачки - Все это темки и задачки, Что здесь любвишки - не любовь, Тогда как в мире льется кровь, Стихи - оружие, а это Есть недостойное поэта. Она меня смешала с прахом. Ей возражали, но со страхом. И завершила тетка так, Что вышло: я - народа враг. Мои стихи приносят вред, И ничего страшнее нет, И чем талантливее стих, Тем больше вредности от них! И каждой рифме и строфе Сулила аутодафе. Я ощутила жар костра И поняла: бежать пора. В дверях другая, помилее, Шепнула (видимо, жалея): Мол, наша тетка - кипяток, Но Вы когда-нибудь пяток Стихов о Родине прочтете И нос утрете грубой тете. Такой она вложила смысл. И мой ответ был очень кисл. И, уж конечно, ни за что Я не ходила больше в то - Такое лютое - ЛИТО.

* * * Господи! Умоляю: Сделай еще планету И подари лентяю, Лодырю и поэту. А на другой планете, Там, где работать надо, Пусть проживают - эти... Люди другого склада.

Конференция (29/11 - 3/12) Прочтя о нелюбви моей к работе, Мне так сказал сердитый Фоняков: «Такой интим зачем читать даете?» - Сказал, принципиален и суров. Сказал он, излучая бодрость духа: «Сии стихи альбомные совсем - Как если б у меня чесалось ухо, А я б спешил сказать об этом всем!» Я к Фонякову испытала жалость. Пока не поздно, пусть бежит к врачу: Не дай Господь, чтоб ухо так чесалось, Как я, увы, работать не хочу!

Ода больничному листу Всю ночь болело очень горло, И я надеждою жила. Свобода медленно простерла Ко мне роскошные крыла. Когда бы не температура, Ломота в теле, кашель, чих, Не знала б ты, литература, Не знала б ты стихов моих. Тоска на время отпускает, И даль приветливо чиста, Пока ладони мне ласкает Тепло больничного листа. Бумажка пасмурного цвета, Преображающая свет, Больничный лист, мечта поэта, Казенный штампик, трафарет! Прекрасен мир, как день получки, Исчез бездушный счет часам, И носик шариковой ручки Уже к бумаге рвется сам. Они безумно рады встрече, Они целуются взахлеб. Писать я буду целый вечер Сквозь кашель, слабость и озноб. Древнеегипетский папирус Не больше для меня в цене, Чем подтверждающая вирус Бумажка, выданная мне.

Из Меж двух зеркал . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И за пределы комнаты куда-то, Уже внушая суеверный страх, Уходят Айзенштаты, Айзенштаты, Львы Айзенштаты в синих свитерах. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Топси Блестящий, черный, гладкий, словно клавиш. Но в каждой черной лапе спрятан еж. Ишь, выгибаясь, клянчишь и лукавишь, И жалостную ноту издаешь. О, как при виде ароматной туши Вареной куры на столе моем Вкруг ног моих, заламывая уши, Ты обовьешься плюшевым плющом!

Джинка Бежит писклявый черный бегемотик И разевает розоватый зев. И с двух сторон торчит у ней животик, И сверху Джинка - словно буква «эф». Превратности кошачьего разврата, Шокируя, вершились при гостях. Но так мягка, так бархатно брюхата Прелестная простушка на сносях. Чернеет тело и желтеют очи, Дрожит хвоста натянутая нить, И очень жалко, жалко очень-очень, Что мне котят придется утопить.

* * * И вот - презренна и желанна - Печати теплая волна Меня ласкает, словно ванна, И я уже слегка пьяна. Печати слабые объятья Так изменили все кругом! Шпыняют собственные братья, Чтоб я писала «о другом»... Клянусь тебе, о мудрый Пушкин, Тебе, отважный Мандельштам, Я буду петь кошачьи ушки, Дома, деревья, но не БАМ. Положен «Камень» у распутья, Чтоб не могла туда свернуть я, Где злая гибель ждет меня - Меня и моего коня.

Из Измена Для конфeренции ль, печати ль Тетрадку потрошу свою. Я отрекаюсь, я предатель: Стихи печати предаю. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Из цикла Коктебель - Судак Лень воспою, безделье воспою, Тепло подушки, ласку одеяла. Потягиваться сладко, как в Раю, - Нет выше счастья, чище идеала. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

* * * Хотела б я жить в гареме Какого-нибудь султана. Судачила бы со всеми Женами у фонтана. Султан бы не мучил слишком: Много там жен, в гареме. Подругам, кошкам и книжкам Я отдавала бы время. Рабыни, яркие платья, Стаи рыбок в фонтане - Об этом люблю мечтать я На старом своем диване. Резвились бы на ковре мы, Пили сладкие вина... Увы, далеки гаремы, Рядом другой мужчина. Он не похож на султана Ни внешностью, ни повадкою. Придется мне утром рано Идти на работу гадкую. В 2004 году читательницы Тамара Халупова и Ольга Блинова прислали мне ко дню рождения чудесное поздравление на тему этого стихотворения.

* * * Неподалеку есть святое место. Оно являет очень скромный вид. Там я была счастливой, как невеста, Там ящик перевернутый стоит. Туда иду, с собакою гуляя, Приятных дум разматываю нить. Моя собака скачет молодая И бабочек пытается ловить. И там, средь одуванчиков и кашек, Среди далеких чьих-то голосов, Средь всяческих собаческих какашек Сижу подолгу, словно философ.

Из Лесное болото В воде миллионы личинок - Заварка болотного чая. Я сонмища этих чаинок Тревожу, рукою качая. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

* * * С длинновласым коммунистом Выезжаю на пикник. И с котом моим когтистым Общий он нашел язык. Мне ни с кем так не гулялось, Мне ни с кем так не спалось. Вроде мелочь, вроде малость, А поди попробуй брось. И сквозь дедушку-чекиста, Сквозь раздоры и хулу Шлет Амур светло и чисто Беспринципную стрелу.

* * * Неразбериха теплого дождя, Холодное достоинство овала. Я лишь взглянула, мимо проходя, И это все, смеясь, зарисовала. Я мало испытала бед и мук, Но так их много вижу в мире этом, Что кисть со стоном выпала из рук И не мирится с красками и светом.

Зоя Эзрохи Телефон 7-812 591-4847 Константин Бурков 2007 декабрь 04