Домашняя страница Зои Эзрохи

Родилась в Ленинграде 21 июля 1946 г. Рак, Собака. Родители (Евсей Захарович Эзрохи и Лидия Львовна Эзрохи, ур. Шик) работали в химической промышленности. Мать была моим единственным литературным руководителем и первым критиком. Средне-техническое образование: Ленинградский химико-технологический техникум им. Менделеева. Родители запихали меня в этот техникум - по своим химическим стопам, - т. к. совершенно не знали, что со мной делать. Ни к чему я не была годной. Надо сказать, что и к химии тоже. Когда я поступала в техникум, из всей химии знала только две формулы: H2O и H2SO4. Отучилась с грехом пополам.

Работала: лаборант в цеховой лаборатории (1967 - 1975), техник (1975 - 1976), инженер (1976 - 1987) - все это в ГИПХ (Государственный институт прикладной химии). Постоянно подрабатывала на разных непрестижных работах - уборщицей, посудомойкой, окномойкой, почтальоном, подсобницей на Ломоносовском фарфоровом заводе, подсобницей на Мебельной фабрике и т. п. С 1987 - пенсионер по инвалидности. В новые времена писала стихи «на заказ» за деньги. Несколько лет жила с семьей на свою торговлю - торговала игрушками у метро, потом на рынке. Слабый росток моего бизнеса был скошен жестоким серпом августовского кризиса 1998 года. С властями я, конечно, не дружила (даже в комсомоле не была - многие ли могут этим похвастаться?), но преследованиям сколько-нибудь серьезным не подвергалась. В 1981 году я сменила фамилию на «Буркова», жить с такой фамилией стало легче, но продолжаю печататься под девичьей фамилией. Она интересней рифмуется; кроме того, мне нравится, что я живу под русской фамилией, а псевдоним еврейский (обычно наоборот). С 1991 г. - член Союза писателей Санкт-Петербурга и Союза литераторов Санкт-Петербурга. Сейчас проживаю с младшим сыном и восемью кошками. До 26 лет я умудрилась не знать, что есть на свете литобъединения, и даже не знала, что бывают какие-то литературные институты (существование последних до сих пор кажется мне абсурдом). Вот как я «вышла в люди»: в 26 лет подумала - а вдруг мои стихи напечатают и что-то за это заплатят? А деньги очень были нужны. Я со своими тетрадками (когда я вскоре увидела свои стихи напечатанными на пишущей машинке - для меня это было потрясение!) пошла по редакциям. Но нигде не могла заставить себя выпустить из рук тетрадки - стеснялась показать незнакомым людям свою писанину. В «Авроре» у меня пытались силой выдрать тетрадку из рук, но я убежала. По чьему-то совету пошла в Дом писателей. Шла и молилась: хоть бы ЭТО оказалась женщина (не так стыдно), хоть бы она понимала юмор, любила животных и не требовала стихов о Родине. В Доме писателей меня направили к Нине Альтовской. Она уже уходила, уже была в пальто. Но осторожно и настойчиво завладела моей тетрадкой, а когда я попыталась указать ей, что именно надо читать, отмахнулась от меня: «Мне не нужны ваши стихи о Родине, это сейчас все умеют!» И стала читать, и стала смеяться... до сих пор я мало кому так благодарна, как этой женщине. Какое-то время Альтовская работала в одной комнате с Глебом Сергеевичем Семеновым. Принесу, бывало, ей новые стихи, а она сидит вся зарывшись в рукописи. Берет мою тетрадку, строго спрашивает: «Опять про Альму?!», начинает читать, смеяться, отодвигает чужие рукописи со словами: «Ну что делать? Я от этого больше удовольствия получаю, чем от всех этих гениев!..» Наконец она обратилась к Семенову: «Что делать с Зоей Эзрохи? Она так пишет!.. но пишет только о своей собаке!» Семенов тут же почитал и сказал: «Просто она громкости не любит». И позвал к себе в ЛИТО. К Семенову и в другие объединения я попала уже «сложившаяся». Все, даже мудрый Семенов, пытались меня «причесать» и привести в какую-то норму (даже самых благожелательных учителей смущали мои инфантильность, «альбомность» и «мелкотемье»). Конечно, много полезного я слышала на занятиях, но все равно остаюсь при мнении, что если есть в моих стихах что-то ценное, то это не благодаря, а вопреки литобъединениям. Я не хочу сказать, что я самородок. Я всем путным обязана своей маме. Влияния? - а как же! Как же без этого! Под чьим только влиянием я ни была - Есенин, Маяковский, Цветаева, Заболоцкий, Саша Черный, Гейне, Шекспир, Ходасевич, Блок... Что ни месяц - хожу пьяная от нового кумира... (С четырех лет Пушкин-Лермонтов-Некрасов). Помню, каким было сильным впечатление от первой книжки А. Кушнера: «Надо же - и ПРО ЭТО можно писать! Можно писать ТАК ПРОСТО! И так здорово получается! И печатают!» Из школ я, наверное, ближе всего к обэриутам (хотя узнала их довольно поздно). Я давно почувствовала, что мои стихи - это на самом деле одно произведение, которое надо издать целиком. Каждая публикация - горькая уступка обстоятельствам. Печаталась я мало. До перестройки - в периодике (журналы «Юность», «Нева», альманах «Молодой Ленинград» (1990), «День поэзии» (1990). Мои стихи немилосердно переделывали в редакциях, поэтому все, что тогда опубликовано, я своими публикациями не считаю. Эти исправления - особая статья, смешная и печальная. В «Юности» почти без переделки, только в стихотворении «Предновогоднее» исправили «страшно» на «трудно» (советскому человеку не должно было быть страшно!). В «Юность» пришли письма от читателей - напополам восторженные и возмущённые. В «Континенте» (1987 № 53). И, наверняка, в самиздате тоже, но где именно - не помню. Понемножку в малотиражных сборниках - с приключениями: например, в каком-то из номеров «Колпицы» помещено под моей фамилией стихотворение Аллы Михалевич о рынке (ошибка составителей). Да, еще была хорошая подборка в газете «Смена» (в рубрике «Поздние петербуржцы») (1991) и в альманахе, составленном по этой рубрике. Я благодарна Виктору Топорову за эту публикацию. Еще публиковали в США, в Калифорнии (1980-е годы), присылали деньги и лестные письма (мои стихи переводил переводчик - лауреат какой-то премии за перевод «Евгения Онегина»). Но я так и не знаю, где именно печатали, и переводов не видела. Книжечка «Зимнее солнце» в кассете «Октава» (1990, «Сов. писатель»), «Кошачья переписка» (я + М. Аникин + Л. Фадеева, 1993), «Шестой этаж» (1995). За сборник «Шестой этаж» мне очень хотелось получить премию «Северная Пальмира», но на последнем витке меня обошли - премию дали живущему в Америке Лосеву. В 1999 г. вышла моя книжечка «Ослиные уши царя Мидаса». Это не стихи, но и прозой тоже затруднительно назвать - «заметочки». Издатель Геннадий Комаров отказался издавать сию книжку: «Я издаю для людей, испорченных литературой, а это все-таки не литература». Потомки, как говорится, рассудят. Сейчас вышли 3-е (улучш.) издание «Кошачьей переписки» и 3-е (испр. и доп.) издание «Ослиных ушей...» Не знаю, дойдут ли до магазина, пока расходятся по живым людям. На публикации были отклики в печати - в нашей и за границей, в основном благосклонные.